родственник дяди Мити, который должен был доставить нас в Суржин, не мог выехать с нами туда сразу же, то на вечерний поезд в Москву мы с Киром опоздали.

24

В гостиницу мы не пошли. Ночь обещала быть теплой, и в ожидании утреннего поезда мы с Киром бродили по Суржину, время от времени отдыхая на лавочках. Мы были на улицах этого городка единственными, кто не спал.

Я рассказала Киру о своей встрече с Элеонорой, которая теперь стала Малгеру, и передала ему наш с ней разговор.

Выслушав меня, он спросил о другом:

– Ты застряла в «Трансформаторе» только из-за своей сестры или было что-то еще?

– Странный вопрос. Неужели ты думаешь, что я хотела там что-то для себя?

– Может быть, ты этого и не хотела, но что-то в их лирике тебя задело.

– Например?

– Например, другое отношение к себе. Их вера, что с собой можно что-то делать, что-то в себе менять. По-моему, и ты этого хочешь, но не знаешь как. А они там это знают. Во всяком случае, для самих себя.

– Ничего подобного и в помине не было, – сказала я, хотя подобное в помине было. Но я хотела сначала понять сама, что во мне перекликалось с «лирикой», которую я услышала в «Лагере внутренней трансформации».

* * *

В ту ночь мы могли наконец спокойно поговорить о зависшей между нами пустоте.

– Пустота или тишина? – спросил Кир.

Он был прав: это как посмотреть.

Мне самой не требовалось что-то менять в наших отношениях. Но оказалось, что это было нужно Киру.

– Есть форма отношений, и есть формула. Формулы – не мое, – сказал он.

Кир не желал, как прежде, съезжаться друг с другом «системно», то есть по определенным дням раз в неделю. Он не хотел формальных обязательств и каких-либо «формул».

– Тебе это надо, быть со мной только потому, что настал вторник или среда? – спросил он меня.

– В каком смысле «только потому»?

– Только потому, что мы так договорились.

– Я ничего не имею против договоренностей.

– Даже тогда, когда ты хочешь что-то другое?

Это был коварный вопрос. Тут меня осенило.

– Это ты все говоришь из-за моего последнего звонка, когда я рассказала тебе о Грохове?

– Нет, конечно. Я хорошо тебя тогда понял.

– Но не отреагировал.

– Я сделал вывод.

– Можно узнать какой?

– Что не потерял для тебя значение, раз ты мне все рассказала как есть, – сказал Кир и сделал попытку перевести разговор на другое. Но я не отступила.

– Зачем тебе это «значение», если я увлеклась другим?

– Ну хотя бы потому, что ты вошла в мое житье-бытье, и я не хочу, чтобы ты из него вышла.

Он сказал это, уже прикрывшись своей кривоватой улыбкой. Она у него появлялась вместе с намерением выйти из темы. Долгое выяснение отношений ему всегда пре-тило. А долгим оно становилось для него уже через пять минут.

– А ты уверен, что так будет для тебя всегда? – спросила я.

– Какая тут может быть уверенность? – спросил он в ответ.

Я и сама была не уверена в себе.

– Иногда я думаю, что с нами что-то не так, – сказала я.

– С нами все так, как надо. Особенно если учесть, что нам обоим нужно больше воздуха, чем полагается по нормативам.

– И воздуха нам всегда не хватает, – добавила я ему в тон.

– Зачем нам «формулы»? – спросил Кир. – Давай теперь жить вольно.

– Я не останусь с тобой, если у тебя появится другая. Я моногам.

– Насколько ты в этом уверена?

– На 99,99 %.

– Недостаточно, чтобы называться моногамом, – сказал Кир.

– Мы уже перешли на юмор? А я думала, что сообщила тебе кое-что важное.

– Юмор важному никогда еще не мешал, – парировал он. – Кстати, я тоже моногам. И тоже на 99,99 %.

На этом «полустанке» мы вышли из темы.

* * *

У нас с Киром с самого начала были специфические отношения. Таких отношений до него я не знала и долгое время их не совсем понимала. Как и то, зачем мне этот человек.

Мы встретились, когда для меня лакмусовой бумажкой отношений было прикосновение. Если оно обжигает, значит, я врезалась. Прикосновения Кира меня не обжигали. Они были мне приятны, они что-то во мне слегка заводили, и только. Но я их хотела и без ожогов. Ожогов с ним я вообще не хотела.

До того как у нас появилась «формула встреч», Кир мог пропадать и даже не звонил. Меня это не напрягало. Откуда-то бралась уверенность, что все хорошо. Но меня озадачивало, что я по нему не скучала, как это было у меня в таких случаях с другими. При этом я думала, что такой казус, как у нас, любовью не назовешь. Что у нас просто какая-то странная дружба. Хотя если разобраться, то почему странная? Есть ли у дружбы границы? То, что наша дружба включала в себя телесную близость, в моих понятиях, ничего не меняло.

Мне нравилась его внешность. На таких, как он, поджарых, пропорциональных, светловолосых, я всегда обращала внимание. У него еще обнаружилось несколько улыбок, а не одна на все случаи жизни. Это меня тоже привлекало. И еще он никогда ничего ни от кого не ожидал. С ним можно было быть собой без опасения в чем-то его разочаровать. Я лучше переносила собственные разочарования в людях, чем их разочарования во мне. Но это, пожалуй, и все, что мне нравилось в Кире без всяких «но».

Того, что мне в нем нравилось с «но», было больше. Он охотно помогал другим, но хотел сам решать, когда это требуется, и не любил, когда кто-то требовал от него помощи сам. А требование могло ему слышаться и в просьбе. Он никогда не притворялся, и мне это в нем особенно нравилось, но поэтому он мог прямо сказать буквально все, не считаясь с болью, которую может вызвать у другого такая прямота. На него можно было положиться в серьезных проблемах, но он не хотел напрягаться по мелочам. Он ненавидел нытье, жалобы и возмущения и реагировал подчас бессердечно на потребность кого-то другого в сочувствии. Он часто говорил, что никто никому ничего не должен, слишком часто, в моем понимании. Но мне нравилось, что такой установке он всегда следовал сам.

Мне было с Киром легко, мне было с ним интересно, мне было с ним свободно. И я тоже не хотела, чтобы он вышел из моего житья-бытья. Мне даже очень нравилось, что наши отношения не поддавались определению. Но мне хотелось еще иметь неизменное чувство, что у меня «кто-то есть», а с Киром такое чувство было переменным. И иногда я чувствовала себя рядом с ним свободной в каком-то ущербном смысле.

Получалось, что я любила свою свободу, но в отношениях с человеком, который ее никак не ущемлял, была словно чем-то обделена. Похоже, это давал о себе знать застрявший в моих глубинах комок детских обид на всех тех, кто не хотел прижать меня к своей теплой